Бурские женщины и дети в английском концлагере

Это была первая война XX столетия. Именно она стояла в центре внимания, как говорили тогда, цивилизованного мира, когда он встретил 1900 г. [2] На заре нашего века в этой войне видели крупнейшее международное событие. Нам сейчас, свидетелям ухода XX в., должно быть, стоит вспомнить те события, с которых он начинался. Многое из тогдашних прогнозов, надежд и мечтаний, разочарований и скептицизма было так или иначе связано с той войной.


Война, в которой Великобритания завязла на два с половиной года, поражения, которые она терпела от двух маленьких бурских республик, нанесли удар по престижу Британской империи и повлияли на межгосударственные отношения в Европе.

Война вызвала бурную реакцию общественности европейских и многих других стран, и почти повсюду она оказалась антибританской. Англофобия была тогда широко распространена. Одни не любили Великобританию за то, что она захватывала все новые территории по всему миру, другие — за то, что товары Бирмингема, Шеффилда и Манчестера издавна были сильными конкурентами промышленности других государств. Третьи — «хитрую» внешнюю политику. Четвертые, сторонники самодержавных методов правления — за ее «гнилой либерализм». Как тут было не злорадствовать по поводу ее трудностей и не посочувствовать ее противнику, тем более, что противник заслуживал сочувствия. Борьбу двух республик, которые и на карте мира-то нелегко было разыскать, против крупнейшей империи в истории человечества сравнивали с библейской схваткой Давида с Голиафом. Во многих странах создавались общественные комитеты помощи бурам. Несколько тысяч добровольцев из Европы и США воевали на стороне буров.

Эта война сыграла огромную роль в развитии военного искусства. В Западной Европе после франко-прусской в течение 30 лет не было войн. За эти годы накопились бесчисленные новшества в военной технике, в стратегии и тактике, но их не удавалось проверить практикой. «Колониальные войны» в этих нововведениях не нуждались. Так что первым полигоном стала Южная Африка. Генеральные штабы многих стран (даже Норвегии) послали на поля сражений своих наблюдателей — как официальных, так и секретных, чтобы не пропустить чего-нибудь важного в новациях военного искусства.

В этой войне впервые в широком масштабе были применены пулеметы.

Впервые — шрапнель и бездымный порох.

Сомкнутые колонны войск уступили место рассыпному строю.

Может казаться, что окопы и траншеи — давний спутник войн, но их придумали именно буры.

Тогда же появился и защитный цвет хаки, в который потом оделись все армии мира: англичане дорого заплатили за свои красные мундиры — буры прекрасно стреляли.

С этой войны среди курящих появилась фраза: «Третий не прикуривает». Считалось, что, когда в расположении англичан зажигалась спичка, бур хватался за винтовку, когда прикуривал второй — целился, а когда третий — стрелял.

Англо-бурская война стала частью биографии многих известнейших людей XX столетия: Уинстона Черчилля, Махатмы Ганди, фельдмаршалов Робертса, Китченера и Смэтса, Конан Доила и Киплинга и даже Александра Ивановича Гучкова.

Этой войной завершился колониальный раздел Африканского континента, продолжавшийся последнюю четверть XIX в. В результате этой войны возник британский доминион Южно-Африканский Союз — самая экономически развитая страна Африки, но и одна из самых расистских.

Эта война оставила заметный след и в истории нашей страны. Правительство России стремилось поддержать буров и извлечь выгоды из затруднений своего тогдашнего главного соперника на мировой арене. Российская общественность также горячо сочувствовала бурам. Война усилила антибританские настроения, сильные в российском обществе со времени Крымской войны. Эти настроения связаны с соперничеством в Средней Азии и той антироссийской позицией, которую Англия заняла в русско-турецкой войне 1877-1878 гг. Две крупнейшие империи в мире видели друг в друге не только соперников, но и потенциальных противников. На деньги, собранные российской общественностью, в Южную Африку были отправлены два госпиталя. На стороне буров сражались российские добровольцы. По обе стороны фронта за военными действиями наблюдали российские военные атташе.

В борьбе буров можно говорить о двух сторонах: и об их стремлении к независимости от Англии и о желании удержать свое господство над африканцами. А для российских добровольцев, учитывая воззрения тех времен, было естественно поддержать слабого в борьбе против сильного, к тому же против державы, которая им казалась главным врагом России

Чем же была вызвана эта первая война XX столетия? Что собой представляли бурские республики и почему Великобритания решила на этих напасть?

Эти республики оказались препятствием на пути включения в Британскую империю всей южной, самой богатой части Африканского континента. Была и совсем конкретная причина: на территории одной из этих республик обнаружились самые богатые в мире месторождения золота. Республики возникли в 1850-х годах. Одна из них, находившаяся за рекой Вааль, официально назвала себя Южно-Африканской Республикой, но она более известна как Трансвааль. Вторая, расположенная возле реки Оранжевая, именовала себя: Оранжевое Свободное Государство. В просторечии ее называли Оранжевой республикой. Обе они возникли в результате переселения буров с южной оконечности материка в более глубинную ее часть, на север. Причина? Во время наполеоновских войн Великобритания захватила Капскую колонию, основанную голландцами в XVII в., и установила там свои порядки. Значительная часть бурского населения не захотела жить под властью англичан. Погрузив свой скарб в большие фургоны, они двинулись на север.

Путь был долгий и трудный: неизведанные края, враждебные племена, суровая природа, неизвестные звери. Надо было перебираться через хребты скал, горные стремнины. В фургоны запрягали до 24 пар волов. Внутри фургонов делали из шкур что-то вроде русских полатей, чтобы могли спать женщины и дети. Впереди колонны и по бокам — хорошо вооруженные всадники, на случай непредвиденных опасностей. Колонны передвигались медленно. Выбирали места для остановки на несколько месяцев, чтобы посеять и собрать урожай, запастись провизией для дальнейшего пути. В истории буров это называют «Великим треком» — «Великим переселением», и считают героическим походом. Африканские племена, на чьи земли переселялись буры, считали это грабительским нашествием.

Великий трек начался в середине 1830-х и завершился в середине 1850-х созданием Трансвааля и Оранжевой.

В 1853 г., когда шло создание этих республик, в Кейптауне побывал Иван Александрович Гончаров. Его “Фрегат «Паллада»” стал одним из наиболее интересных отечественных описаний Южной Африки. Он восхищался этим краем земли, природой, климатом, но к экономическим перспективам отнесся скептически. «Здесь нет золота, и толпа не хлынет сюда, как в Калифорнию и в Австралию».

Вплоть до конца 1860-х годов его пророчество могло показаться верным. Многим европейцам тогда казалось, что Южная Африка обречена на забвение. Это считали неизбежным результатом появления Суэцкого канала, который был 17 ноября 1869 г. официально открыт для судоходства. Караваны океанских кораблей уже не должны были огибать мыс Доброй Надежды и заходить в южноафриканские порты. Уходила в прошлое роль Капстада-Кейптауна как «морской таверны» на полпути между Европой и странами Азии. С открытием Суэцкого канала страна сразу оказывалась в стороне от мировых торговых артерий. А с каких-либо других точек зрения юг Африки не представлял тогда особого интереса для внешнего мира.

Это была чисто аграрная страна без каких-либо примечательных богатств. В «европейском» секторе хозяйства выращивался крупный рогатый скот и овцы, производилось вино. Важнейшими продуктами экспорта были шерсть и страусовые перья. Городов и поселков с населением больше тысячи человек насчитывалось на всю «Белую Южную Африку» едва лишь два десятка. Железных дорог в начале 70-х годов было всего около 60 миль. Страна, казалось, была обречена на то, чтобы о ней совершенно забыли, как о захолустье где-то на самом краю ойкумены.

Но получилось так, что именно с этого времени, с конца 60-х и начала 70-х годов, о Южной Африке стали говорить так много, как никогда раньше. На протяжении полутора десятилетий, с 1869 по 1886 г., здесь, и к тому же на отдалении друг от друга всего в несколько сотен километров, были обнаружены крупнейшие в мире месторождения алмазов и золота. Это открытие произвело такое ошеломляющее воздействие на весь тогдашний мир, что стали говорить о втором открытии Южной Африки. Алмазы были найдены в конце 60-х годов близ слияния рек Вааль и Оранжевой, в области, названной «Западным Гриквалендом». Одновременно обнаружили и золото в междуречье Замбези — Лимпопо, но в этот глубинный район Южной Африки европейцы в те времена могли добраться с большим трудом, через безводные пустыни и почти неизведанные земли. Поэтому золотая горячка началась лишь полтора десятилетия спустя после алмазной, в середине 80-х годов, когда громадные месторождения золота были обнаружены в другой части Южной Африки, на уже освоенных европейцами трансваальских землях. Оказалось, что желтым металлом богата горная область в центре Трансвааля — Витватерсранд (Гребень живой воды), или сокращенно Ранд.

Как только алмазы были найдены, Оранжевая республика заявила, что месторождение находится в пределах ее территории. Но события развивались по закону взаимоотношений великих держав с малыми, сформулированному Марком Твеном в одном из его рассказов: «Между Великобританией и Сиамом возникли недоразумения по поводу пограничной линии, и, как сразу же выяснилось, Сиам был не прав». Англия аннексировала Западный Грикваленд в 1871 г. и присоединила его к Капской колонии, а Оранжевой республике выплатили компенсацию в 90 тыс. ф. ст. — сумма ничтожная по сравнению со стоимостью алмазов, добытых здесь старателями уже в первые месяцы. О настоящих хозяевах земли, местном африканском населении, никто не вспомнил.

Слухи об алмазах молниеносно распространились по всему свету, и уже в 1870-1871 гг. начался наплыв искателей наживы и приключений из разных стран, прежде всего англосаксонских. Стихийно возник поселок старателей, быстро превратившийся в город, названный Кимберли, по имени английского министра колоний, так стремительно захватившего район месторождений. На полтора или два десятилетия юг Африканского материка стал новым Эльдорадо для авантюристов всех мастей и калибров.

Южноафриканская алмазная и начавшаяся 15 годами позже золотая лихорадка вначале напоминала то, что немного раньше, в 1848-1849 гг., пережила Калифорния, — всеобщее помешательство, образно описанное в одной из наиболее известных книг по истории Америки:

«Ремесленники побросали свои орудия труда, фермеры оставили урожай гнить на полях, а скот — околевать от голода, учителя забыли свои учебники, адвокаты покинули клиентов, служители церкви сбросили облачения, матросы дезертировали с кораблей — и все устремились в едином порыве к району золотых приисков. Деловая жизнь в городах замерла, покинутые дома и магазины ветшали и приходили в упадок. Золотоискатели шли как саранча… с кирками, лопатами и ковшами для промывки золота».

В Южной Африке приисковое дело развернулось еще жарче. Ставки — выше, богатств — незмеримо больше, чем в Калифорнии. Однако это не получило столь же реалистического описания в беллетристике, не нашло своих Джека Лондона и Брет-Гарта, и поэтому слова «Кимберли» и «Ранд» обычно не вызывают у читателя столь же реального представления, как «Клондайк», «Калифорния», «Юкон».

Южноафриканские события доходили до Европы и Америки в ореоле фантастической романтики. Бриллианты, золото, нашумевший на весь мир алмаз «Звезда Южной Африки» — все это на необыкновенно экзотическом фоне: Кейптаун с моряками со всех концов света, а вокруг космополитического портового города бурлит настоящая «черная» Африка — трудно придумать более яркое обрамление для приключенческой романтики.

На лондонской бирже с конца 80-х годов южноафриканские акции, их называли «кафрскими», стали предметом бешеных спекуляций. Добыча золота, как и алмазов, находилась в руках европейского, прежде всего английского, капитала. Буры не занимались этим, но президент Трансвааля Крюгер обложил золотодобычу высокими налогами. Это стало важнейшей из причин, по которым владельцы золотых рудников добивались установления британской власти над Трансваалем.

Великобритания однажды уже аннексировала Трансвааль, в 1877 г., еще до открытия золота. Тогда Трансвааль не оказал сопротивления английской аннексии, для которой оказалось достаточно отряда всего в 25 английских солдат. Аннексия Трансвааля была проведена без единого выстрела. Но через три года трансваальцы сумели объединиться, собраться с силами и, выиграв два сражения, снова обрести независимость. Отчасти это произошло потому, что особенно важного значения для английской экспансии в Африке Трансвааль тогда не имел.

К концу столетия обстановка изменилась. Трансвааль окреп. Налоги с золотодобычи хорошо пополняли казну. Британских шахтовладельцев особенно тревожила близость трансваальского правительства с Германией. Крюгер же видел в этом сближении единственную возможность использовать межимпериалистические противоречия для обуздания английских «строителей империи». В 1895 г. он публично объявил, что рассчитывает на поддержку Германии.

В 90-е годы в Трансваале приобрела большую остроту проблема ойтландеров. Слово «ойтландер» на голландском языке и языке африкаанс означает «чужеземец», «иностранец». Так буры называли людей, приехавших после открытия золота. Число ойтландеров в Трансваале быстро приближалось к числу живущих здесь буров. Правительство боялось, что буры могут оказаться в меньшинстве и будут вынуждены уступить ойтландерам контроль не только над экономикой, но и над политикой страны. Поэтому Крюгер не хотел давать ойтландерам те же избирательные права, что и бурам. Короли золота всячески раздували «проблему ойтландеров», говорили о «вопиющей дискриминации». В действительности большинство ойтландеров были людьми, приехавшими в Трансвааль на заработки. Они не собирались здесь долго жить, не хотели отказываться от английского, американского, французского гражданства и заменять его трансваальским. Но ничтожному меньшинству ойтландеров — золотопромышленным магнатам, которые хотели аннексии Трансвааля, выгодно было выставить «благородный» предлог — борьбу за равноправие тысяч простых людей.

После англо-бурской войны 1880-1881 гг. стало ясно, что мирных путей к присоединению Трансвааля у Англии нет. В конце 1895 г. была сделана попытка насильственного переворота: в Йоханнесбурге золотопромышленники составили тайный комитет, который собирался свергнуть правительство. Сигналом к этому должно было послужить вторжение войск «Бритиш Сауз Африка компани» из Родезии в Трансвааль.

В конце декабря 1895 г. большой отряд этих войск во главе с Л.С. Джемсоном действительно перешел границу Трансвааля, но был почти сразу же взят в плен бурами. Из переворота ничего не вышло. Этот эпизод вошел в историю как «набег» или «рейд» Джемсона.

Набег Джемсона отразился не только на южноафриканской, но и на «большой» европейской политике. Широкий резонанс в Европе получила телеграмма Вильгельма II Крюгеру, в которой кайзер поздравлял буров с тем, что им удалось победить, «не прибегая к помощи дружественных государств». Это был явный вызов Великобритании. Англо-германские отношения ухудшились.

В последние годы XIX в. Великобритания постепенно стягивала в Южную Африку крупные силы и готовилась к войне против Трансвааля. Видя это и понимая, что война неизбежна, правительство Крюгера решило опередить будущего противника, начать боевые действия в условиях, когда английская подготовка была еще далека от завершения.

9 октября 1899 г. Трансвааль предъявил Великобритании ультиматум. В нем содержались предложение о передаче англо-трансваальских споров на рассмотрение третейского суда, требование, чтобы британское правительство удалило от границ Трансвааля сосредоточенные там в последнее время вооруженные силы, отозвало войска, введенные в Капскую колонию с июня 1899 г., и обязалось не высаживать ни в одном порту Капской колонии и колонии Натал воинские части, находившиеся на кораблях, которые уже приближались к южноафриканским берегам. Срок ультиматума определялся в двое суток. От лондонского кабинета, как и можно было ожидать, последовал отрицательный ответ, равносильный объявлению войны. По истечении установленного срока военные действия начал не только Трансвааль, но и находившееся с ним в союзе Оранжевое Свободное Государство.

Буров не устрашило, что их противником оказалась самая крупная в то время мировая держава, находившаяся в зените своего могущества. Бурские республики, особенно Трансвааль, уже в течение нескольких лет готовились к войне, В Европе было закуплено большое количество оружия, даже крупнокалиберная артиллерия. Правительство Крюгера купило десятки тысяч маузеровских винтовок: они были значительно лучше тогдашних английских винтовок системы Ли-Метфорда. В Трансваале было запасено 25 млн. патронов. Запасы оружия были сделаны после набега Джемсона, когда бурские лидеры начали смотреть на войну с Англией как на неотвратимое бедствие. На закупку оружия стали выделять большие секретные фонды. Пушки и винтовки доставлялись из Европы в ящиках с надписями «Оборудование для горной промышленности» или «Сельскохозяйственная техника». В качестве военных инструкторов приглашались европейские военные специалисты. Была создана даже своя секретная разведывательная служба.

Но все же никакой налаженной военной машины у буров не было. Регулярной армии фактически не существовало, и с началом войны вся тяжесть военных операций пала не на какие-либо подготовленные воинские формирования, а на весь народ.

Война дала выход антианглийским чувствам, ставшим среди бурского населения чуть ли не всеобщими в XIX в., который буры называли «столетием несправедливости»: уход из Капской колонии, борьба с англичанами, пытавшимися и на новых землях подчинить себе переселенцев. И вот снова угроза нависла над всем, за что они боролись — свободой, языком и культурой, имуществом, над их положением «народа господ» (herrenvolk), которое, как верили эти религиозные люди, было предопределено им свыше; над самой их независимостью и «данным от бога» правом управлять собственными делами.

Большинство английских солдат были новобранцами, совсем молодыми и необстрелянными. В первые недели войны английские войска уступали бурским даже по численности. Ход войны описан во многих исследованиях и учебных пособиях. В течение первых нескольких месяцев события развивались в пользу буров. Буры сразу же вторглись и в Капскую колонию, и в Натал, нанесли англичанам несколько весьма ощутимых поражений, осадили города Ледисмит, Кимберли и Мафекинг. Дни 11-16 декабря 1899 г. получили известность как «черная неделя» английской армии: в трех сражениях в различных районах Южной Африки она потеряла 2500 человек и 12 орудий. Январь 1900 г. также принес британским войскам горькие поражения.

Однако громадное превосходство военной мощи Британской империи неизбежно должно было сказаться. Из Англии прибыли генералы Роберте и Китченер с многочисленными подкреплениями. К концу февраля 1900 г. англичане добились снятия осады с Кимберли и Ледисмита.

27 февраля близ Кимберли Китченер заставил сдаться 4 тыс. буров во главе с одним из самых популярных в Трансваале военачальников — генералом Кронье, героем войны 1880-1881 гг.

13 марта английские части захватили Блумфонтейн, столицу Оранжевого Свободного Государства.

В мае была снята осада с Мафекинга, 1 июня войска генерала Робертса вступили в Йоханнесбург, а 4 июня -в Преторию.

Борьба на этом не кончилась. Буры перешли к партизанской войне, причем ее огонь охватил цитадель британского господства в Южной Африке — Капскую колонию. Многие из капских буров в самом начале войны выступили в защиту Трансвааля и Оранжевой. После того, как Робертс и Китченер уже праздновали победу над республиками, тысячи буров Капской колонии развернули партизанские действия в тылу английской армии.

Сломить это сопротивление англичане смогли только при помощи исключительно жестоких мер. Войска сжигали бурские фермы, уничтожали посевы, угоняли скот. Лорд Роберте объявил, что будет сожжено дотла все жилье в радиусе 10 миль от каждого взорванного партизанами участка железной дороги. В действительности огню предавались дома и фермы не только в радиусе 10 миль от мест партизанских диверсий, но и по всей стране.

Чтобы прекратить партизанскую войну, английские власти сгоняли гражданское население страны — женщин, детей, стариков — в концентрационные лагеря (официально они, как бы в издевку, именовались «refuge» — «убежище», «место спасения»). Сетью таких лагерей была покрыта целая страна — впервые в истории человечества. Туда согнали 200 тыс. человек гражданского населения — 120 тыс. буров и 80 тыс. африканцев (содержали их, разумеется, отдельно).

Расправа с бурами всколыхнула общественное мнение Европы и Америки — может быть, потому, что жертвами стали лица европейского происхождения. Об африканцах жители тогдашней Европы знали очень мало, плохо представляли себе, что это за люди, а в бурах видели подобных себе, и поэтому их страдания вызывали живое сочувствие. Повсюду осуждали Англию. Портреты бурских генералов — Жубера, Бюргера, Мейера, де Бета, де ла Рея, Боты, Смэтса, Герцога — появлялись во всех газетах. На стороне буров сражались тысячи добровольцев из Голландии, Германии, Ирландии, Франции, Италии, России, Соединенных Штатов Америки, Черногории.

Правительства большинства европейских стран заявляли о сочувствии бурам, но энергично выступить против Англии не решился даже кайзер Вильгельм II, неоднократно обещавший Трансваалю самую эффективную поддержку. Президент Крюгер в конце мая 1900 г. отправился в поездку по столицам крупнейших держав мира с просьбой о вмешательстве, но успеха не добился.

Громадное превосходство английских вооруженных сил и варварские методы расправы в конце концов заставили буров отказаться от сопротивления. 31 мая 1902 г. в г. Феринихинг был подписан мирный договор. Бурские республики прекратили существование, были объявлены английскими колониями под названиями Трансвааль и Колония Оранжевой реки, их жители стали британскими подданными.

Война дорого стоила как бурам, так и английскому народу. Буры потеряли убитыми 4 тыс. и ранеными 20 тыс. Еще больше — 26 тыс. буров — погибло в концентрационных лагерях. У англичан было 5,8 тыс. убитых, 23 тыс. раненых и, кроме того, многие умерли от эпидемических болезней. Всего в течение войны на стороне буров сражались 87 тыс. человек, на стороне англичан — 448 тыс. Значительная, если не большая часть всего принадлежавшего бурам имущества сгорела или была уничтожена. Английская казна потратила на войну 250 млн. ф. ст. Военный опыт англо-бурской схватки изучался генеральными штабами различных стран в течение нескольких лет.

Могла ли Российская империя, великая держава, остаться совсем в стороне от этих событий? У нее не было в той части мира столь же широких замыслов, как у Англии и Германии, но интересы все же были. Царское правительство не пропускало болевых точек в глобальной британской политике. Одной из таких точек был Трансвааль.

Еще во время первой войны между Англией и Трансваалем русское посольство в Лондоне направляло в Петербург резко пробурские оценки событий. Но тогда представления официальной России о ситуации на Юге Африки не были особенно четкими. Вероятно, поэтому даже письмо верховного вождя южноафриканского народа пондо в 1886 г. осталось без ответа. А он адресовал его «Царю. Санкт-Петербург. Россия» с просьбой взять под покровительство его народ и защитить от англичан.

В середине 90-х годов, особенно после английской попытки завоевать Трансвааль в 1895 г., обстановка изменилась. Положение в Трансваале и вообще на юге Африки освещалось в мировой и в русской печати. С 1890 г. в Трансвааль отправляли русских горных инженеров — изучать опыт горнорудного дела для применения на приисках Урала и Сибири. С начала 80-х годов на юг Африки, прежде всего в Трансвааль, пошла эмиграция из России. К 1914 г. она насчитывала уже около 40 тыс. человек. Это были, главным образом, евреи, бежавшие от погромов и дискриминации. Но хотя они уезжали из России, их контакты с нею далеко не всегда прерывались. И получалось, что эта эмиграция содействовала зарождению связей Трансвааля с Россией.

Была и еще одна причина усиления российского интереса к Южной Африке. Многие русские путешественники, побывав на африканском Юге, писали о сходстве буров с русскими. Подчеркивались религиозность буров, патриархальность, спокойный характер, хозяйственность, домовитость, даже внешний облик: физическая сила, окладистые бороды. Во всем этом усматривали общие черты с русским мужиком. Такое сравнение довольно прочно утвердилось в сознании многих россиян.

Все это, вместе взятое, создало и в правительственных кругах и в общественном мнении предпосылки к установлению отношений с Трансваалем. В середине 90-х в Петербурге обсуждался вопрос о назначении консула в Йоханнесбург. Речь шла о почетном консуле, таком же, как в Кейптауне, где русский почетный консул был уже несколько десятилетий в сбязи с заходами российских кораблей в Кейптаун. По требованию из Петербурга консул в Кейптауне прислал в июле 1895 г. сведения об экономической ситуации в Трансваале и о россиянах, обосновавшихся там. По сведениям российского Министерства иностранных дел, их было тогда четыре тысячи. Министерство иностранных дел 10 августа 1895 г. препроводило этот отчет министру торговли и мануфактур. В октябре и ноябре оба министерства рассматривали вопрос о консульстве в Трансваале и решили, что обстоятельства для этого еще не созрели.

Но через четыре месяца — попытка захвата Трансвааля. 28 марта 1897 г. министр иностранных дел России М.Н. Муравьев обратился к министру финансов С.Ю. Витте с предложением рассмотреть возможность установления отношений с Трансваалем. Муравьев подчеркнул растущую роль Африки в мировой политике. В Трансваале, указывалось в его письме, находится от семи до восьми тысяч выходцев из России, каждый десятый житель Йоханнесбурга — российского происхождения, и общий размер капитала этих лиц составляет 500 тыс. ф.ст., по тому времени громадную сумму.

А трансваальское правительство перед лицом усилившейся угрозы со стороны Англии оказалось крайне заинтересовано в связях с другими европейскими государствами. В апреле 1897 г. Трансвааль попросил министерство иностранных дел Франции о содействии в установлении официальных и торговых отношений с Россией.

Препятствием на пути установления отношений с Трансваалем была Лондонская конвенция, навязанная Трансваалю после их первой войны. Согласно этой конвенции, Трансвааль не мог устанавливать дипломатические отношения с другими государствами, если это как-то затрагивало интересы Великобритании. Великобритания стремилась ограничить суверенитет Трансвааля. Она отказывала ему даже в праве на его официальное название. Страна называла себя: «Южно-Африканская Республика», но стараниями англичан за ней повсюду закрепилось ее давнишнее название: «Трансвааль».

Е.Е. Стааль, посол России в Лондоне, по поручению М.Н. Муравьева выяснял вопрос о юридической возможности установления отношений, и дипломаты пришли к выводу, что на консульские отношения это давнее ограничение не распространяется, к тому же Франция и Германия уже установили отношения с Трансваалем и на более высоком уровне.

В августе 1898 г. Россия провела переговоры с представителем Трансвааля в Европе уже напрямую, без посредства французских дипломатов. Переговоры вел князь Урусов, посол России во Франции. Тут уже события развивались стремительно. 16 сентября Френсис Вильям Рейтц, государственный секретить Трансвааля, запросил у Петербурга согласие на назначение д-ра Виллема Лейдса, посла Трансвааля во Франции, Германии и Бельгии, послом в России. Николай II согласился на это предложение, и 28 сентября товарищ министра иностранных дел России В.Н. Ламздорф сообщил Рейтцу о согласии императора.

Так были установлены дипломатические отношения. Но российское посольство в Претории так и не появилось. Над Трансваалем уже собирались грозовые тучи, и через год началась война.

В первые недели англо-бурской войны Николай II путешествовал по Дании и Германии. В дневнике 14(27) октября 1899 г. он записал:
«Читал с интересом английские газеты о войне в Южной Африке». Своей сестре Ксении он писал 21 октября (3 ноября) более определенно:
«Как и ты и Сандро, я всецело поглощен войною Англии с Трансваалем; я ежедневно перечитываю все подробности в английских газетах от первой до последней строки и затем делюсь с другими за столом своими впечатлениями. Я рад, что Аликс во всем думает, как мы; разумеется, она в ужасе от потерь англичан офицерами, но что же делать — у них в их войнах всегда так бывало!

Не могу не выразить моей радости по поводу только что подтвердившегося известия, полученного уже вчера, о том, что во время вылазки генерала White целых два английских батальона и горная батарея взяты бурами в плен!

Вот что называется влопались и полезли в воду, не зная броду! Этим способом буры сразу уменьшили гарнизон Лэдисмита в 10 тысяч человек, на одну пятую, забрав около 2000 в плен.

Недаром старик Крюгер, кажется, в своем ультиматуме к Англии, сказал, что, прежде чем погибнет Трансвааль, буры удивят весь мир своей удалью и стойкостью. Его слова положительно уже начинают сказываться. Я уверен, что мы еще не то увидим, даже после высадки всех английских войск. А если поднимется восстание остальных буров, живущих в английских южно-африканских колониях? Что тогда будут делать англичане со своими 50 тысячами; этого количества будет далеко недостаточно, война может затянуться, а откуда Англия возьмет свои подкрепления — не из Индии же?

Ты знаешь, милая моя, что я не горд, но мне приятно сознание, что только в моих руках находится средство вконец изменить ход войны в Африке. Средство это очень простое — отдать приказ по телеграфу всем туркестанским войскам мобилизоваться и подойти к границе. Вот и все! Никакие самые сильные флоты в мире не могут помешать нам расправиться с Англией именно там, в наиболее уязвимом для нее месте.

Но время для этого еще не приспело: мы недостаточно готовы к серьезным действиям, главным образом потому, что Туркестан не соединен пока сплошной железной дорогой с внутренней Россией.

Однако же я увлекся, но ты поймешь, что при случае невольно иногда самые излюбленные мечты вырываются наружу, и невозможно удержаться, чтобы не поделиться ими».

Для осуществления «излюбленной мечты» Николай решил начать с Вильгельма II: «Я намерен всячески натравливать императора на англичан, напоминая ему о его известной телеграмме Крюгеру!»

Внимание русского царя и его окружения к англо-бурской войне было непритворным. В первые же недели англо-бурской войны царь провел несколько дней с германским кайзером. Казалось бы, самое время было договориться, как прекратить начавшуюся кровавую бойню, ведь у обоих императоров была общая позиция. Вся Европа еще помнила грозную телеграмму, которую Вильгельм послал Крюгеру в 1896 г., сразу после рейда Джемсона. Договориться им, вроде бы, было легко. Они всячески демонстрировали свои приятельские отношения, называли друг друга «Ники» и «Вилли». Николая и его семью Вильгельм встречал в Потсдаме в начале ноября 1899 г., надев русскую военную форму. Затем они вместе охотились на фазанов, куропаток и зайцев.

Но каковы бы ни были намерения России, удар по ним был нанесен сразу же. В ходе встречи царя с кайзером в Потсдаме, 8 ноября, стало известно, что Великобритания и США пришли к соглашению с Германией о разделе островов Самоа. В тот же день британское правительство получило сведения, что Муравьеву не удалось убедить французское правительство предпринять сколько-то определенные действия против Англии. Для Франции намного важнее были противоречия с Германией — вопрос об Эльзасе и Лотарингии. Поэтому осложнять отношения с Великобританией она не захотела.

Ни о каких совместных действиях царь и кайзер не договорились. Больше того, уже через несколько дней, 20 ноября, едва расставшись с Николаем, Вильгельм II с семьей и с канцлером Бюловым прибыл на яхте «Гогенцоллерн» в Англию и был принят в королевском дворце в Виндзоре. 14 ноября в Лондоне был официально подписан англогерманский договор о Самоа. К тому же Англия перестала препятствовать излюбленному плану Вильгельма: строительству Берлинско-Багдадской железной дороги. 27 ноября турецкий султан объявил, что предоставляет немецкой компании концессию для строительства дороги через Басру в Багдад.

Россию Вильгельм в дальнейшем подталкивал к решительным действиям против Англии, но не для того, чтобы участвовать в них, а лишь затем, чтобы шантажировать Лондон российским нажимом и использовать его в своих целях. А Джозеф Чемберлен в ходе встречи с Бюловым стремился настроить германского канцлера и против России и против Франции. Предложил даже раздел Марокко, с тем, чтобы Германии досталось атлантическое побережье. Вильгельм и Бюлов отклонили это — не захотели идти на обострение с Францией.

О политике России лучше судить не по заверениям царя, а по деловым документам, державшимся в строгом секрете. Пожалуй, важнейший из них — записка Ламздорфа от 22 января 1900 г., который был тогда товарищем министра иностранных дел, а через несколько месяцев стал министром: «О задачах внешней политики России в связи с англо-бурской войной». Начиналась она общей оценкой значения англо-бурской войны для мировой политики:

«Разыгравшиеся на Африканском материке с начала осени минувшего года события сосредоточили на себе всеобщее внимание и приобрели в глазах правительств почти всех государств особливую важность по тем неожиданным последствиям, к которым привело столкновение сравнительно ничтожных военных сил двух небольших южноафриканских республик с войсками могущественной Англии».

Ламздорф разбирал требования воинственных кругов России, которые хотели максимально использовать обстановку, когда у Англии были связаны руки. Мечтали захватить порты в Черном и Средиземном морях, и даже в Персидском заливе. В шовинистской печати это называлось «компенсациями». Ламздорф выступил против таких прожектов как дорогостоящих и вообще нереальных. Даже давнюю мечту российских правительств — захват пролива Босфор — он назвал нереальной. Обстоятельно рассмотрел замыслы России и других великих держав во всех районах столкновения их интересов, вплоть до Ирана и Дальнего Востока. И сделал вывод:

«Настоящее общее политическое положение вещей не вызывает необходимости со стороны императорского правительства принятия каких-либо неотложных, чрезвычайных мер: ни в виде приобретения путем соглашения какой-либо стоянки для нашего флота, ни при посредстве военного занятия какой бы то ни было территории или стратегической позиции».

Единственное, что Ламздорф предложил, это несколько укрепить позиции России в Оттоманской империи, в Ираке и Афганистане — и то не военными, а дипломатическими мерами.

Записка Ламздорфа была послана в несколько других министерств. Военный министр А.Н. Куропаткин выразил явное недовольство, считая, что надо начать давление на турецкое правительство, чтобы оно уступило России Босфор. Управляющий морским министерством тоже не сдержал пыла и пожалел, что Россия ничего не выгадает от затруднений своего старого соперника. Зато министр финансов С.Ю. Витте высказал прямо противоположное мнение, возразив даже против предложенных Ламздорфом мер усиления российского влияния в соседних странах Центральной Азии и дав понять, что России вообще не к чему об этом думать при ее тяжелом финансовом положении.

Действительно, время для России было трудное. Экономический кризис, сокращение промышленного производства, а главное — неурожай и голод в ряде губерний.

Вильгельм II подталкивал Россию к вторжению в Индию. Он прямо говорил об этом российскому послу в Берлине в начале января 1900 г. Но опасность такого шага осознавали в высших военных кругах России. На закрытом совещании генералов и офицеров в конце 1899 г. генерал М. Грулев резко осудил призывы к походу на Индию и никто ему не возразил. Но доклад Грулева решили не публиковать, чтобы не раскрывать перед Англией свои карты и по-прежнему держать ее в напряжении.

В целом победила точка зрения Ламздорфа. Призывы вторгнуться в Индию или захватить Босфор так и остались призывами. Но свои позиции в Центральной Азии Российская империя все же несколько укрепила. В декабре 1899 г. она добилась от Ирана еще на десятилетие продления обязательства не давать иностранным державам концессий на строительство железных дорог. В январе 1900 г. России дала Ирану заем, условием которого было вытеснение на иранском рынке английских товаров российскими. В случае нарушения сроков по платежам этого займа Россия получила право «установить контроль над таможнями, доходом коих упомянутый заем гарантирован». В Оттоманской империи правительство Николая II добилось концессии на строительство железной дороги вдоль южного берега Черного моря. А с Афганистаном Россия в начале 1900 г. установила дипломатические отношения, чему Великобритания всегда препятствовала.

Эти перемены в Центральной Азии произошли в результате англо-бурской войны. «Русско-персидский заем и русско-персидские концессии также до известной степени связаны с этими событиями. В Тегеране не решились бы на этот шаг, столь неприятный англичанам, если бы престиж Великобритании не был столь поколеблен южноафриканскими событиями»

Российская общественность откликнулась на ту войну бурно. «За здравие президента Крюгера служат молебны, от оркестров, играющих в публичных местах, требуют „гимн буров“, который повторяется бесчисленное число раз». Это свидетельство петербургского журнала начала 1900 г.

“Буры и все «бурское» интересует теперь решительно все слои общества, и в великосветской гостиной, и в редакции газеты, и в лакейской, и даже в извощичьем трактире только и слышны разговоры о бурах и африканской войне”, — говорилось в книжке «В помощь бурам!». Автор ее назвал себя «Бурофил».

«Нынче куда ни сунься — все буры да буры», — подчеркивалось в другом издании.

Таких высказываний от тех времен остались сотни, тысячи. Издавалось множество русских книг о той войне. Статей — не сосчитать. А брошюры печатали не только в столицах — в Санкт-Петербурге и Москве — или крупных городах Российской империи — Киеве, Варшаве, Тифлисе, но даже в Борисоглебске. Фотографии бурских бойцов, генералов, президента Крюгера и его соратников — во всех иллюстрированных изданиях. И с самыми восторженными подписями.

В церквах собирали пожертвования в пользу буров. В Трансвааль посылали иконы, альбомы, роскошно изданную Библию, складни, пластинки с записями русских стихов и песен в честь буров. А после известия, что бурский генерал Кронье взят в плен, прошла широкая кампания по сбору средств, чтобы подарить ему братину — громадную братскую чашу из порфира с серебряным орнаментом. Эта братина была послана вместе с листами, на которых расписались 70 тыс. человек. Листы озаглавлены: «Подписи к братине от русских людей командиру буров Питу Кронье». Это все хранится теперь в Претории в Историческом музее. А некоторые русские книги попали в библиотеку Стелленбошского университета.

Сколько российских добровольцев сражалось на стороне буров? Известны только подсчеты, сделанные английскими и американскими военными корреспондентами. Они оцениваются как наиболее достоверные и приводятся в ряде изданий: российских добровольцев — 225. Это, конечно, была малая толика из числа желавших. Уже в первые дни войны в редакции газет обращались «лично и письменно, многие лица с просьбою дать им указанье, как прикомандироваться к направляющимся в Трансвааль добровольческим отрядам». В гостиной пастора Гиллота, которая до того времени была тихой и спокойной, стали толпиться «люди из всех сословий, все рвутся к бурам» — .

Медицинский отряд Российского Красного Креста работал в Южной Африке с января по август 1900 г. В его составе были 6 врачей, 4 фельдшера, 9 сестер милосердия, 20 санитаров и 2 «агента по административной и хозяйственной части». За шесть с половиной месяцев он оказал амбулаторную помощь 5716, а стационарную -1090 больным и раненым. Второй отряд — Русско-голландский госпиталь — тоже был снаряжен целиком на деньги, собранные в России. В него входили четыре российских врача и четыре сестры милосердия. Он работал в Южной Африке с февраля по май 1900 г

Истории добровольцев, врачей, медицинских сестер и санитаров, участников той войны, с их яркими судьбами не умещаются в рамки журнальной статьи — они заслуживают особого разговора.
Активную роль в пробурской кампании играли монархические и черносотенные силы. Им эта война была крайне выгодна: на мировой арене ослаблялся главный соперник, Англия, в самой России бедствия народа отодвигались на задний план перед сочувствием бедствиям чужого народа. Они стремились использовать войну для разжигания шовинизма.

С этой целью у буров подчеркивались черты подлинного и надуманного сходства с русскими — и именно те черты, которые правящая верхушка хотела бы культивировать в своем народе: патриархальность, фанатичную религиозность, неприятие «растленного» Запада. Все это должно было помочь властям бороться внутри страны с любыми силами протеста, кому были по душе достижения западных демократий. Так откликнулась на начало англо-бурской войны влиятельная газета «Новое время».

В той же статье прославление бура сопровождалось поношением англичанина: «Храбрый бур тщится отстоять свою независимость от прожорливого британца». Это противопоставление, буквально теми же словами, кочевало по страницам русской монархической печати. «Либеральный, корыстолюбивый бритт… не мог перенести постоянного упорного сопротивления честного консервативного бура».

От прославления бурского консерватизма и осуждения британского либерализма совершался переход к рассуждениям о консерватизме и либерализме уже как о явлениях всемирного плана. “Буры составляют одну семью, чуждую всякой партийности и всяких либеральных «отрицательностей». Они живут в привычках строжайшей дисциплины, и старшие являются прирожденными и бесспорными руководителями младших”.

Из военных успехов буров тоже делался обобщающий вывод: “Глубокий исторический смысл теперешней войны в том, именно, что вера, патриотизм… патриархальная семейственность, первобытная племенная сплоченность, железная дисциплина и полное отсутствие «современной цивилизованности» оказались уже… такой несокрушимой силой, такой твердыней, перед которой затрепетал организм старинной, первоклассной, считавшейся непобедимой Англии”.

А из идеи о вредоносности «современной цивилизованности» для самой России вытекало, что ее борьба против Англии ведется в интересах всего человечества: