Борис Ельцин

Фото: Владимир Федоренко / РИА Новости

30 лет назад российские регионы один за другим объявляли о своем суверенитете. Реальной независимости, как Украина или Белоруссия, никто из них не получил, но внутренний «парад суверенитетов», казалось, действительно мог привести к тому, что вслед за СССР развалится и Россия. Хотели ли этого элиты регионов, какие цели они преследовали на самом деле, почему на Кавказе полилась кровь, а другие республики приобретали богатства и статус и почему больше десятка президентов остались в подчинении у президента России — в материале «Ленты.ру».

Свой 19-летний суверенитет Якутская-Саха ССР получила 27 сентября 1990 года, спустя примерно месяц после знаменитого заявления Бориса Ельцина «Берите суверенитета столько, сколько сможете проглотить», вслед за Бурятской ССР. В декларации Якутии говорилось, что «статус автономной республики ограничивает ее суверенные права, не соответствует основополагающим принципам правового государства, стал тормозом социально-экономического развития республики». В итоге регион объявил себя «равноправным субъектом РСФСР и Союза ССР». Так на карте России появился один из многих суверенных регионов.

Хотя термин «суверенитет» означает по сути независимость, но, в отличие от Чечни, такие регионы, как Якутия, не собирались становиться самостоятельными государствами, и ситуация стала парадоксальной.

«Надо сказать, что подобные декларации противоречили самому пониманию термина «суверенитет», — отметил в беседе с «Лентой.ру» заведующий кафедрой управления в сфере межэтнических и межконфессиональных отношений, заместитель декана факультета государственного управления МГУ им. М.В. Ломоносова, доктор исторических наук, профессор Александр Полунов. — Суверенитет неразделен: либо он есть, либо его нет. Нужно также отметить, что в большинстве новоиспеченных республик были введены посты президента (сейчас они, как правило, именуются главами республик). Таким образом в России возникло два десятка президентов: президент Российской Федерации и президенты республик».

Однако в 1990-е годы эта странная дихотомия, судя по всему, мало кого волновала. Страна стремительно менялась, люди в большей степени были заняты банальным выживанием, и им было не до политической философии.

В Якутии 1990-е годы, как и везде по стране, выдались динамичными и нелегкими. Многие бросились торговать чем ни попадя. Журналистка Нинель Гусева вспоминала, что на пересечении двух центральных улиц Якутска тогда возник стихийный рынок, который горожане прозвали «Арбатом» — за то, что там продавали буквально все. По ее словам, местные жители готовы были покупать даже окурки.

«Таким образом предприимчивые подростки давали курильщикам возможность попробовать дефицитные импортные сигареты. Они собирали бычки от Marlboro, Lucky Strike, Pall Mall, More и продавали их мелкооптовыми партиями — в трехлитровых банках», — пояснила журналистка.

Во второй половине 1990-х в республике, где, как и по всей стране, не хватало денег, появилось новое платежное средство — товарные талоны номиналом 50, 100, 250 и 500 тысяч рублей, еще старых, неденоминированных. Многим платили ими зарплату или хотя бы часть зарплаты. Теоретически «сахарики», как прозвали их местные жители, принимались по всей республике как платежное средство по своей номинальной стоимости. Однако на деле заплатить ими можно было только за свет, телефон и коммуналку — в магазинах этот заменитель денег брали неохотно, зачастую по заниженному курсу. Обналичить же талоны могли только люди с хорошими связями. «Сахарики», впрочем, просуществовали чуть больше года и исчезли.

Важнейшим же в экономической сфере последствием провозглашения суверенитета стал переход предприятий региона под контроль местных властей. Это произошло в августе 1991 года, за неделю до того, как в Москве грянул августовский путч. Тогда президиум Верховного Совета Якутии первым среди бывших автономий объявил, что вся местная промышленность — алмазная, золотодобывающая и газовая — переходит в собственность республики.

Именно экономическая мощь становилась основным козырем всех «суверенных» российских регионов во взаимоотношениях с центром, который в 1990-е еще не оправился от политических потрясений, связанных с распадом СССР, и толком не выстроил политику взаимоотношений с субъектами федерации. И чем мощнее была экономика проявлявшего самостоятельность региона, тем тверже звучал голос его руководителя в Москве. Так, например, власти Татарстана — одного из наиболее суверенных регионов — в те годы пытались ввести таможенные пошлины для поездов, следующих через территорию республики.

В политической сфере Якутия старалась не отставать от других суверенных национальных республик России. Вслед за декларацией о государственном суверенитете 1990 года были приняты ряд законодательных актов, закреплявших провозглашенные в ней принципы. В 1991 году вышел закон «О государственном статусе Якутской-Саха Советской Социалистической Республики», который предусматривал право на гражданство республики, на создание собственной правовой системы, а также на самостоятельное определение отношений республики с Россией, СССР и иностранными государствами. Также Якутия наделила себя правом самостоятельно выбирать государственный строй и государственный язык.

Кроме того, вмешиваться во внутренние дела республики стало невозможно без соглашения с Верховным Советом Якутии. Тогда же Якутская-Саха ССР получила новое название — Республика Саха (Якутия).

Все вышеперечисленное — атрибуты независимого, суверенного государства, а не региона. Чтобы это не слишком походило на объявление независимости, часть полномочий республика все же согласилась передать органам власти РСФСР и СССР. Эти полномочия предполагалось разграничить при заключении договоров с Москвой. Незадолго до распада Советского Союза, в октябре 1991 года, был учрежден пост президента Якутии. Первым его занял Михаил Николаев, который провел на этой должности более десяти лет.

Именно он подписывал с Борисом Ельциным соглашение по экономическим вопросам, согласно которому республика получила право оставлять себе 11,5 процента золота, 20 процентов ювелирных алмазов и 100 процентов технических алмазов.

После этого 31 марта 1992 года был подписан федеративный договор. А спустя четыре дня Якутия приняла собственную конституцию, согласно которой провозгласила право на формирование собственной армии, распоряжение своими недрами и ресурсами, а также фактически ввела на части своей территории визовый режим с Россией: в 11 из 34 районов республики (которые получили название улусов) был установлен особый режим въезда, регистрации и пребывания. Граждане, не являющиеся жителями республики, должны были для въезда туда предъявить пропуск, выданный на основании приглашения жителя Якутии или предприятия, зарегистрированного на территории закрытых районов.

Однако после 2000 года, когда Ельцин ушел, делать это становилось все труднее. Москва явно не собиралась мириться с излишней самостоятельностью регионов, и процесс, запущенный «парадом суверенитетов», пошел вспять. В Якутии это вылилось в долгое противостояние местных элит с центром, который планомерно боролся за исключение из республиканской конституции положений, противоречащих Основному закону России.

В 2002 году место отказавшегося участвовать в новых выборах Николаева занял Вячеслав Штыров, которого считали ставленником Москвы. Однако на деле при нем борьба за «сохранение суверенитета» в республиканской конституции продолжалась вплоть до 2009 года, когда точку в истории независимой Якутии (а также Татарстана, Башкортостана и Тывы) поставил Конституционный суд России.

«Эпоха суверенитета» получилась в разных российских регионах очень неодинаковой. Якутия, безусловно, была не самой суверенной республикой. Наиболее яркие примеры — уже упомянутые Татарстан и Чечня.

Там, где не было мощной экономической базы, местные элиты искали другие козыри, боролись за провозглашенный суверенитет по-своему. Так было в Чечне, но куда меньше людей знают про суверенную Тыву, элита которой, как отмечают эксперты, стояла против центра за счет своей сплоченности — этот регион стал российским только в 1914 году, покинув состав Китая и попросив у Российской империи протекторат.

Все эти регионы объединяло то, что они относятся к национальным субъектам в составе России, которые, по сути, являются формирующимися национальными государствами, двигающимися по тому пути, который уже прошли бывшие союзные республики, покинувшие СССР при первой возможности.

Интересно, что постсоветская «эпоха суверенитета» затрагивала и русские регионы. Один из наиболее ярких примеров — попытка создания Уральской Республики с центром в Екатеринбурге, на родине Бориса Ельцина, которая фактически существовала с 1 июля 1993 года по 9 ноября 1993 года в границах Свердловской области.

Она появилась благодаря проведенному весной того года всенародному голосованию, на котором более 83 процентов участников (при явке свыше 60 процентов) положительно ответили на вопрос «Согласны ли вы с тем, что Свердловская область по своим полномочиям должна быть равноправной с республиками в составе Российской Федерации?»

Спустя несколько месяцев даже возникли идеи расширения территории нового региона за счет присоединения Пермской, Челябинской, Оренбургской и Курганской областей. Проект получил название Большая Уральская Республика. Кроме того, в конце октября была написана и вступила в силу конституция региона.

Однако в Кремле, пусть и не сразу, но разглядели в этом угрозу территориальной целостности страны. Все решения по созданию Уральской Республики были признаны не имеющими силы.

Подобные примеры были по обе стороны Урала. «Шли разговоры о создании Дальневосточной и Вологодской республик, но там до серьезных результатов дело не дошло», — вспоминает профессор Полунов.

Отвечая на вопрос, зачем это было нужно русским регионам, эксперты сходятся во мнении, что стремление к суверенитету там было не реальным движением в сторону независимости, а выражением желания местных элит укрепить свои позиции на переговорах с Москвой. Это был вопрос статуса, положения во взаимоотношениях с центром, возможности противостоять давлению центра. Но в первую очередь — вопрос экономики.

«В национальных республиках позиции сторонников суверенитета были сильнее, потому что в их пользу были националистические сантименты. А в русских регионах в их пользу были только чисто хозяйственные пожелания», — резюмирует в беседе с «Лентой.ру» политолог Дмитрий Орешкин, отмечая, что идеологии в последнем случае практически никакой не было, был только своего рода коммерческий торг.

По сути, лидеры русских регионов этого и не отрицали: глава Уральской Республики Эдуард Россель уже в то время по этому поводу говорил: «Нам не нужен суверенитет, но очень нужны экономическая и законодательная самостоятельность».

Не всегда регионам нужно было официально провозглашать суверенитет для того, чтобы иметь больше прав, чем другие. В 1990-х в прессе появляется клише «губернаторы-тяжеловесы» — оно как раз было отражением широкой самостоятельности возглавляемых ими регионов. Но для этого, как и в случае с Якутией, требовалась соответствующая экономическая база.

Впрочем, свои высокие амбиции провозглашали и регионы, где не было ни сильной экономики, ни отдельного титульного этноса, который можно было увлечь националистической риторикой. Иногда в таком случае приходилось чуть ли не на коленке заниматься созданием новой нации. В 1990-е подобный процесс можно было наблюдать в Архангельской области, где активно велось построение «поморской идентичности».

Как объясняет профессор Александр Полунов, в этнологии распространено представление о том, что политическая этничность — явление не естественное, а конструируемое. Эксперт подчеркивает, что здесь имеется в виду именно политическая этничность, а не повседневная, бытовая.

«Конструктивизм настаивает на том, что политизированная этничность — это конструкт, который особо активно формируется в эпоху кризисов, потрясений. И, конечно, период ослабления и крушения Советского Союза, а затем становления современной России было эпохой таких потрясений, когда старые связи рушились, старая идеология утратила авторитет, люди искали что-то иное, и это иное было найдено именно в сфере этничности», — поясняет Полунов.

В этой связи эксперты вспоминают предпринятые на этом поприще советским правительством в 1920-е годы усилия, получившие общее название политики коренизации. Она выражалась в подготовке и продвижении на руководящие должности представителей местных этносов, создании национально-территориальных автономий, внедрении языков национальных меньшинств в делопроизводство и образование, а также в поощрении издания СМИ на местных языках. В 1930-е годы эта политика была свернута, однако полноценного разворота назад не произошло.

Он отмечает, что «парад суверенитетов» в 1990-е годы в значительной степени — как раз наследие ранней политики советской власти.

Александр Полунов же считает, что на самом деле сложно сказать, насколько способствовала наступлению эпохи «суверенных» регионов в составе России именно политика коренизации.

Однако оба они сходятся во мнении, что проводимая в 1920-е годы большевиками политика коренизации была ответом на вызовы времени, которые уходят своими корнями в годы Первой мировой войны, когда противоборствующие полиэтнические империи впервые в своей истории стали применять массированную пропаганду, апеллирующую к чувствам этнического национализма, пытаясь вызвать в стане врага раскол на этой почве.

В итоге захватившим власть в России большевикам досталась обширная территория с уже мобилизованной этничностью, и они попытались включить ее во вновь создаваемую политическую систему.

Что в действительности послужило причиной «парада суверенитетов» внутри России, однозначно сказать сложно. Тогда многим казалось, что еще чуть-чуть — и Российская Федерация повторит судьбу СССР, позволив своим республикам стать реально независимыми государствами, и потеряет территории и ресурсы. Оказавшись в парадоксальной ситуации зависимого суверенитета, местные элиты попытались извлечь из нее максимальную выгоду, но никто не пошел дальше. Что бы в этом случае могло произойти — остается только гадать. В Чечне это закончилось трагедией.

Игорь Дмитров