Богдан Хмельницкий. Commons.wikimedia.org

8 июня 1648 г. в городе Черкассы на бумагу легли слова: «Хотим себе самодержца такого, хозяина в своей земле, как ваша царская милость православный христианский царь… К милостивым ногам вашего царского величества покорно отдаёмся». Подпись гласила: «Вашему царскому величеству нижайшие слуги Богдан Хмельницкий, гетман с войском Запорожским».

Послание было адресовано царю Алексею Михайловичу, прозвище которого обыгрывается в прекрасном советском фильме «Пётр I»: «Царь Алексей был Тишайший, а Украину к России присоединил!» 

Эта фраза, произносимая в кино ехидным голосом, неслучайна. Именно тем письмом Богдана Хмельницкого и был запущен процесс воссоединения русских земель, пришедший к финалу шесть лет спустя: «Волим под царя Восточного, православного! Боже! Утверди! Боже! Укрепи! Чтоб есми во веки все едино были!» 

Солидный промежуток между первой просьбой и окончательным решением смущает многих. Казалось бы — просьба Хмельницкого о том, что он сам и его народ хоть сейчас готовы перейти в подданство Москвы, очевидна и недвусмысленна. Логика подсказывает, что такой шанс упускать нельзя, и нормальный политик должен действовать по схеме: «Хватай, да беги». А Москва тормозит без малого шесть лет. В чём дело? Неужели Российское Царство не заинтересовано в таком завидном приобретении?

«Свадьба в Малиновке»

Обычно говорят, что интерес был, и немаленький. А вот с желанием развязывать большую войну за русские земли, формально принадлежащие большой, сильной и хищной Польше, всё обстояло гораздо хуже. 

На самом деле это только часть правды. Москва действительно сомневалась в том, что овчинка стоит выделки. Причины для этого были, но перспектива войны с Польшей стояла среди них не то чтобы на самых первых местах.

Как отреагировала администрация Алексея Михайловича на это послание Богдана Хмельницкого в кулуарных разговорах, мы, разумеется, доподлинно знать не можем. Но есть веские основания предполагать, что основной эмоцией было нечто вроде: «О, Боже, опять они за своё! Снова-здорово!»

Дело в том, что восстания против польских панов в предшествующие лет двадцать стали для южнорусского населения Поднепровья чем-то вроде традиции.

1625 г. Восстание Марко Жмайло. 

1630 г. Восстание Тараса Федоровича.

1635 г. Восстание Ивана Сулимы.

1637 г. Восстание Павлюка.

1638 г. Восстание Якова Острянина и Дмитрия Гуни.

 

Более-менее вничью окончилось лишь выступление Тараса Федоровича. Во всех остальных случаях восстания были подавлены поляками самым жесточайшим образом. Магнат и Коронный гетман Станислав Конецпольский прославился своим универсалом — манифестом, обращённым ко всем польским чиновникам, где объяснялось, как надлежит поступать с русским населением Поднепровья. «Если ваши милости не могут задержать самих зачинщиков мятежа, то вы должны карать их жён и детей, и дома их уничтожать, ибо лучше, чтобы на тех местах росла крапива, нежели размножались изменники его королевской милости Речи Посполитой». Слова с делами не расходились. Скажем, после подавления восстания Павлюка дорога до Днепра до Нежина, а это примерно сто вёрст, была уставлена кольями, с посаженными на них крестьянами и казаками. А восстаниеДмитрия Гуни и вовсе окончилось тем, что поляки «замирили» до состояния кровавой пустыни и тотального ужаса практически всё Поднепровье. На целых десять лет. 

Всё это дело развивалось по стандартной схеме. Делай раз — находится лидер и поднимает восстание. Делай два — лидер тут же посылает письмо русскому царю с просьбой о подданстве. Делай три — моментально являются карательные отряды поляков и топят всё в крови. И так — с завидным постоянством, из раза в раз. 

Винить Москву в том, что она не протягивала, дескать, руку помощи своим православным братьям, как минимум глупо. Да, не протягивала. Потому что было, как правило, уже некому. Ни один из лидеров выступлений не продержался достаточно долго, чтобы успеть с ним как следует договориться — на этих землях шла перманентная «Свадьба в Малиновке», когда примерно каждые пять лет появляется не пойми кто, и устраивает не то справедливое восстание, не то простой мятеж с предсказуемо паршивым результатом.

Ху из мистер Хмельницкий?

Словом, у Москвы не было никаких оснований предполагать, что выступление Богдана Хмельницкого будет хоть немного успешнее, чем у его предшественников. К тому же серьёзные сомнения вызывала и сама личность нового предводителя казаков.

Да, настроен по отношению к Москве вроде бы лояльно. Но это сейчас. А что было раньше? И вообще, как говорится, «ху из мистер Хмельницкий?»

Даже самое беглое знакомство с его биографией говорит о том, что вот так вот — сходу — доверять этому человеку было нельзя. Хотя бы по той причине, что он участвовал в военных действиях против Москвы, причём совсем недавно. Так, за гибельный для нас Смоленский поход 1632-1634 гг. Богдан Зиновий Хмельницкий был награждён польскимкоролём Владиславом IV золотой саблей. Да и вообще служил ему верой и правдой. Отличился даже в Европе. За пару лет до нынешних событий он вроде бы принимал участие в осаде и штурме Дюнкерка, когда Польша направила в помощь Франции корпус реестровых казаков. Во всяком случае, виконт де Брежи, ординарный посол Франции в Польше, лично вёл переговоры с Хмельницким и рекомендовал его как способного военачальника, что зафиксировано в письме виконта. К слову, в том штурме Дюнкерка принимал участие и нектоШарль Ожье де Батц де Кастельмор, которого чаще всё-таки называют более известным именем — Д’Артаньян. 

Довольно лестно отзывался о Хмельницком венецианец Альберто Вимина Да Ченеда, бывший с дипломатической миссией в Польше: «Язык его и манера управления показывают, что он обладает трезвым суждением и проницательным умом. В обращении он мягок и прост, чем привлекает к себе любовь воинов, но, с другой стороны, поддерживает среди них дисциплину суровыми взысканиями». 

И уж совсем лестно услышать в свой адрес похвалу противника. А была и она. Станислав Конецпольский, тот самый каратель, не раз заливший кровью всё Поднепровье, писал о Хмельницком так: «Никогда ещё среди казаков не было человека таких способностей и разума. Он обладает бунтовщическим духом и умом, готовым на всё новое. Он способен на великие дела, и его надо очень опасаться».

Тайная поддержка

Что всё это в сухом остатке значило для Москвы? В первое время только то, что «Свадьба в Малиновке» вроде бы закончилась. Во главе восставших наконец-то появился незаурядный человек. Которого можно рассматривать как сторону, способную к переговорам. И который может не просто продержаться несколько месяцев, но и нанести Польше серию ощутимых ударов.

Надо ли его сразу же и безоговорочно поддерживать вооружённой рукой? Или действовать по принципу «Доверяй, но проверяй»?

Формулировка Москвы была политически безупречной и склонялась ко второму варианту. В 1649 г. думный дьяк Григорий Унковский прибыл к Хмельницкому и заявил, что царь, в принципе, не против. Но в открытую войну сейчас вступать просто не может — не хватает сил. А может вот что: «Хлеб, соль и прочее из России ввозить дозволяет беспошлинно». Неофициально Унковский дал понять следующее: «Козаки донские на помощь тебе обещались выступить немедля, и многие уже в пути». И уж совсем неофициально тот визит вылился в то, на что впоследствии жаловалась польская сторона: «Москва, хоть и подтвердила мир с нами, но тайно всё доставляла бунтовщикам — продовольствие и порох, пули и пушки».

Жизнь показала, что политика гуманитарной помощи, а также неофициальной поддержки добровольцами и оружием оканчивается, как правило, успешнее, чем прямое военное вмешательство. В середине XVII столетия Москва продемонстрировала виртуозное владение этой политической технологией.

aif.ru/society/history/k_nogam_carya_pokorno_otdayomsya_kak_bogdan_hmelnickiy_prosilsya_v_rossiyu