Миша был очень добрый участковый. Чересчур добрый. Бывало, украдут местные синяки у бабки гуся. За гуся хотя бы административку впаять можно. Другой бы и впаял. Но не Миша. Миша придёт, поругается. А если дело ближе к вечеру, может, и выпьет еще с ними.
Начальник каждую неделю грозил его уволить к чертям. Да только кто, кроме Миши, согласится быть участковым у чёрта на рогах. Поэтому начальник выдыхал, и говорил привычное:
— Хрен с ним. Хоть ни рыба, ни мясо, но и бардака у него вроде нет.
Бардака и правда не было. То ли народ Мишу жалел. То ли на его участке все были настолько ленивы, что гуся украсть у них было самым страшным преступлением. Нет, дрались, конечно. Но это не в счёт. Кто ж в деревне драку за преступление считает.
У Миши было три любимых дела.

Первое — пить самогон по субботам после бани с соседом Борей. Оба разведены. Обоим под сорок. Только Миша — мент действующий, а Боря — бывший. Да к тому же, ещё и отсидевший на ментовской зоне. Он и в деревню-то лет десять назад приехал от городских пересудов.
— Молодняк киоски грабил. Мы их накрыли, а там сынки шишек сплошные. Прокурорский тоже. Они развлекались так. Мы дело почти до суда довели. А тут я раз, из магазина выхожу, а ОМОН мне руки вертит. ОСБшник в машину, а там в бардачке граната и 200 грамм героина. Я тогда даже ржать начал. 200 грамм, откуда у меня деньги на него, — грустно улыбался Боря. — Дали трёшку мне. А пока следствие шло, про меня во всех газетах написали. «Оборотень в погонах», «Оборотень в погонах». Начальник намёк понял. Дело закрыл. Говорят, даже извинился перед прокурором и его сынком.
Второе дело — разбирать и собирать табельный ПМ. Какой бы размазней не был Миша, но пистолет он ни разу не потерял. И даже однажды дал понять, что он его не просто так носит. На дискотеке молодежь из района драку затеяла. А когда он их останавливать начал, на него кинулись. Пришлось стрелять вверх. Подействовало. Районные теперь сюда ни ногой.
Третье — ходить на охоту. Ну, как на охоту. Зверя Миша стрелял редко. Он просто любил побродить по лесу и по полям с ружьем. С другими охотниками ездил редко. Не любил он толпой ездить. Напивался слишком сильно. Его даже как-то без памяти привезли и на крыльце бросили. Кто-то про это начальнику рассказал. Впаяли выговор с занесением. Потому и предпочитал Миша бродить по лесу один.
Осенью идиллия Миши нарушилась. У этого краха даже была точка отсчета — выстрел километрах в трех от деревни. На Красном Хуторе. То есть, это потом Миша понял, что этот выстрел был непростой. Неправильный выстрел был. А сначала и значения не придал. Мало ли охотников приезжает.
Но, оказалось, охотники тоже были непростые. Неправильные были охотники.
— Заявление от Машки Полухиной. Теленок у нее пропал, — положил начальник бумажку, исписанную женским почерком, на стол.
— Может, найдется. Загулял, и всё…
— Четвертый день, пишет, не приходит. Дело-то, тьфу. Его или кто-то во двор загнал. Или заготовители забрали.
— Или охотники убили, — неожиданно для себя выдохнул Миша и даже сам испугался.
— Охотники, думаешь?
— Нет, просто сказал. Ну, мало ли. Поехали на косулю. А вместо косули теленка.
— Может и так. Но я думаю, заготовители.
— Не было у нас заготовителей в эти дни. Ни в одной деревне. Арбузы привозили на картошку менять, а заготовителей не было.
— Ладно, сыщик, иди, ищи теленка. Хоть одну «палку» себе сделай. И смотри — не сотвори мне из телка «глухаря», — строго взглянул на Мишу начальник.
Миша был просто уверен, что загнать телка никто не мог. Больно уж приметный был телок у Машки — черный. У всех остальных красные и белёсые, а у этой чёрный. Только районные могли его не знать.
Но по дворам Миша всё-таки прошёл. Извинялся, объяснял, зачем. Его пускали, показывали дворы. Да пустое же дело!
В субботу взял ружье, плащ, сапоги и пошёл туда, где давеча стреляли рядом. Телята ходят на Красном Хуторе. Значит, там и убили.
Долго не искал. Вот след по бурой траве к лесу. Вот у оставленной копёшки они останавливаются. Но ни крови, ничего. Хотя… Под копной. Ага. Вот. Тьфу! Из-под копны пахнуло дохлятиной. Вот оно — шкура телячья и будылаги. Нашёлся телок.
Миша поскорее поспешил назад. На глинистой дороге, подмоченной дождем, разъезжались ноги. Сейчас домой, переодеться. И можно в район — брать машину и как вещдок забирать. На шкуре же следы от пуль остались. Может, понятно будет.
Вдалеке Миша увидел старый ГАЗ-69, который бросало по дороге. О, может, подвезут? «Газик» подъехал ближе. Тормознул. Дверь открылась.
— Здорова, Миша!
На месте пассажира спереди сидел сын прокурора — Витька. За рулем сын начальника РайПО — Семён.
— Чего пустой с охоты? — щерится худой, с крысиным лицом Витька.
— Да так. Зверя не встретил.
— Да ладно, у вас тут зверя пруд пруди.
— Стадами ходят, — пробасил мордатый, краснолицый Семён.
— Не встретил я стад, — растерянно сказал Миша и пошёл дальше.
— Тебя может подвезти?
— Нет, нет. Я сам.
Миша засеменил домой. Это ж ведь они и в тот раз приезжали. Он их видел. Этот «Газик» видел. Как раз в тот день. Сын прокурора…
— У тебя телок и две коровы пропали на участке, а ты ходишь сопли дуешь. Миша, ты дебил?! — ревел начальник. — Только не лепи мне горбатого, что ты охотников не знаешь, что к вам приезжают. Ты сам охотник.
— Охотник, — понурив голову, как школьник, бормотал Миша и теребил в руках форменную фуражку.
— Были же наверно те, кто видел, кто приезжал.
— Наверное, да…
— Хрен ли наверно?! Ты мент или дерьмо из нужника?! Ты не можешь людей опросить?!
— Могу…
— Твою-то за ногу мать!!! Иди на хрен отсюда. Пиши заявление, если не можешь найти.
Миша написал.
Через две недели он отдаст удостоверение. Отдаст пистолет. И, наверное, уедет из деревни. Насовсем. Ведь как он людям в глаза смотреть будет. Машке, Павлине Матвеевне, Манжурихе… Он же ничего не сможет сделать. Он участковый. А этот сын прокурора. Может, все-таки сказать начальнику? Повяжем этого козла!
— Сын прокурора, говоришь…
— Да, и Тамары Степанны из РайПо.
— Нда… Три коровы. Тридцать три коровы, тридцать три коровы, — напел песенку начальник. — Так… Дело принимает серьезный оборот, как говорится. Давай-ка в область позвоню.
Миша слышал, как из трубки кто-то орал. И различал только два слова — «Закрывай дело». Иван Палыч положил трубку. Выдохнул. Закурил. Подошёл к окну.
— Нашего прокурора на той неделе должны в область перевести. Помощником областного прокурора. Наш, оказывается, с УВД в друзьях, — начальник выпустил дым через ноздри. — Там говорят, из-за трех коров хорошего человека подставлять не будут. Говорят, сами ему позвонят, и скажут, пусть сыну люлей даст. А нам велено дело закрыть. Волки твоих телят съели. Пусть теперь егеря их ищут. Волков, то есть.
Миша пошел из района домой пешком. Как оплеванный шел. Сверху еще дождик лил. И правда, как плевки. А Миша всё шёл, пытался курить. Сигарета гасла. Миша ругался. Сам сплёвывал. Что за гадость? Что за… Ну ведь он преступник — вор! Он у людей коров украл. Если на деньги перевести, это же целое состояние. Да что состояние. У Манжурихи в корове последняя отрада была. А они, видите ли, подставлять не хотят. Сволочи!
Уже около деревни Мишу обогнала скорая. Мчалась так, что обдала грязью. К кому это? К Манжурихе. У нее корову нашли. Точнее, голову. Санёк Смекалин пошёл в лес за грибами и на поляне, под старым комлём, нашёл. Она как узнала, у неё вся правая сторона и отнялась. Миша к ней. Тётю Пашу врачи откачивают. А она увидела Мишу и давай язык жевать:
— Мыфа! Мыфа! Фы найви эфих фук! Найви, Мифа! Они веня увиви, Мыфа! Форову увиви и веня увиви, Мыфа!
В субботу снова выстрел. Опять в стороне Красного Хутора. Миша выбежал из дома. Моросил дождик. Он в одной майке. Сел на крыльцо. Закурил.
Курил. Думал. И тут вспомнил синее лицо Манжурихи и как она стонет — «Мыфа! Найви эфих фук!». Чего их искать — вон они, на Красном Хуторе. Опять чью-то корову разделывают. Нет! Хватит!
Миша, пока шёл на Красный, несколько раз упал. Весь в глине. Где они, вот? Где? След всё шёл и шёл по дороге. Вот он сворачивает в лес. Вот подминает высохшую траву. Вот полянка. А вот и «Газик». У «Газика» расстелен брезент. На нем почти уже разделанная туша. На краю брезента лежат шкура, голова и кишки. Судя по цвету шкуры — рыжая, однотонная, это корова Сябровых.
Вот и Витька — заталкивает в багажник машины куски мяса.
— О, Миша. Миш, говядинки хочешь? Мне не жалко, — Витя повернулся и протянул измазанную в крови руку.
Миша стоит. Молчит.
— Ладно, — и Витя идет за очередным куском туши. Заталкивая в машину, приговаривает, — ты, Миша, зря думал, что на меня папаня мой как-то повлияет. Я, Миша, срать на него хотел. И на тебя тоже. Вы, Миша, перхоть. И ты, и начальник твой, и старухи ваши. И папаша мой тоже. А мы, люди. Вот ты стоишь, язык в жопу засунул и сказать мне что-то боишься. А я тебе сейчас харкну в рожу, заряжу в ухо, и мне за это ничего не будет.
И Витя действительно со всего маху ударил Мишу в ухо. Миша кубарем укатился под сосну. Красномордый Семён заржал во весь голос. Но…
Миша курил, сидя всё у той же сосны, дрожащими руками поднося к губам непослушную сигарету. Витя лежал на брезенте, с топором в руках. Разошедшийся дождь смешивал вытекавшую из его груди кровь с коровьей. Семён лежал чуть ближе, к Мише, лицом вниз. Под его остывающим телом лежала «Сайга» с остывающим стволом. Миша потрогал оцарапанный пулей бок — ничего страшного. Только мясо зацепило. Заживёт.

© Игорь Улитин.