О Брежневе, Моргенштерне, мате и немного о кошках.

Анекдоты

Набери в поисковике «Куклачев анекдоты», там около ста анекдотов! «Вы слышали, Куклачев во время гастролей в Париже упал с 15-го этажа?» — «Ах! Ну и как?» — «Лапку ушиб».

Коверный

Если на Никулина посмотришь, у него лицо смешное. Или Фернандель — там ничего не надо делать. А на меня посмотришь — и ничего. Я не лицом, я брал работой, сердцем. Я был клоун коверный, такой жанр есть у нас. Это значит, после каждого номера выходит клоун и пародирует. Выступали жонглеры — я выходил и жонглировал. Акробаты — я акробатические трюки делал. Джигиты — я на лошадях выскакивал. Это самый сложный жанр.

О клоунах в жизни

В жизни я грустный, и в компании мне как-то не до смеха. Когда много народу, мне трудно собраться иногда. Я весь внутри. Я слышал, Райкин тоже был такой. Я дружил с Задорновым, Жванецким, те могли быстро реагировать, шутить, рассказывать анекдоты. Юрий Владимирович был в жизни компанейский. Карандаш — тот был весь в себе. Говорят, выпить любил. Людей смешить на сцене — это одно, а в жизни — совсем другое. Я вот смотрю, в Думе люди иногда работают — ну клоуны!

Подарок от Брежнева

Эту фарфоровую фигурку мне Брежнев подарил. Был 1974 год. Он пришел к нам на представление, посмотрел. Потом каждые десять дней приходил, ему очень нравилось. Однажды меня вызывают в ложу. Я захожу — сидит Леонид Ильич. И как засосет меня! Прямо в губы! Говорит: «Сынок, я так смеюсь! Ты мне так нравишься, вот тебе подарок от меня, фигурка, моей бабушки еще». Двести лет этой фигурке. И этого было достаточно, чтобы ко мне по-другому стали относиться.

О жестокости

«Зеленые» нанесли удар по цирку. В Европе цирк с животными уничтожен. Одни англичане умные: своих, которые работают с животными, они не трогают. У них и слон, и медведи… Но все условия созданы: слоник отработал, его подцепили на фуру и везут на свободу. Медведи не в клетке сидят, у них огромные вольеры.

Люди разные. И у тех, кто в цирке жестоко с животными обращается, надо их отбирать. У нас был один дрессировщик, медведя начал бить за кулисами. Я говорю: «Ты что ж, гад, делаешь?» Я на него написал, что у него надо отобрать медведя. Он сам зверюга, а мишка чем виноват? Его уволили. А, например, знал я дрессировщика лошадей, Королева. Какой там кнут, какие там шпоры — все только пальцами, только пальцами. И лошадка все делала — ложилась, вставала. Жестокость везде есть. Вон чиновница, которая предложила бедным питаться макарошками. Это какое надо иметь бессердечие!

О возрасте

Когда я сижу, чувствую себя лет на тридцать. Когда стою — тоже. А когда приходится бегать и прыгать, я понимаю: стоп, не надо.

Завтра нет

Когда я поступил в цирковое училище, у меня была травма. Банка разбилась и разрезала мне ногу до кости и большой берцовый нерв. Его сшили, сказали: если будет болеть, значит, срастается, это хорошо. Но они не сказали, как будет болеть. Сердце может не выдержать такого болевого шока. Мне кололи морфий. Я так плавал, я летал… Тут мама приходит и спрашивает: «Сынок, ты что, выпил?» Я говорю: «Нет, мне обез­боливающее колют». Мама плачет: «Это наркотик! Ты хочешь быть артистом, ты им не станешь. Ты в зависимость попадешь».

Я говорю: «А что же делать?» — «Терпи!» И ушла. А терпеть невозможно! И уже хотелось укола. Боль страшная. Я всю ночь искал, как преодолеть эту боль. И я нашел путь. Через молитву, через смех, через воображение, подключал образное мышление. И я не нажал кнопочку! Голос внутри говорил: «Ну нажми сейчас, а завтра потерпишь». А я понимал, что завтра нет. Проснулся — уже опять сегодня. Завтра нет, запомните, ребята. Как только вы сказали себе «завтра», вы поставили крест на себе.

О дрессировке кошек

Нет, больших кошек я бы не смог дрессировать. Там нужно быть немножко агрессивным. Там дрессировщики и с пистолетом ходят, и кнут нужен, и ломик, и вода. Я видел, как черная пантера бросилась на Вальтера Запашного и чуть его не растерзала. А вот кошкам принцип награждения и наказания не подходит. Ее нельзя заставить, ей должно быть интересно. И голодом тоже нельзя. С некоторыми животными так делают иногда, но у кошки от голода тут же заболевает желудок. Вся моя работа с кошками — в игре. Я нахожу, что им нравится, и использую.

О смерти

У нас в театре двести кошек. И когда кто-то из них умирает, это всегда трагедия, все плачут.

О жене

Мы с женой пятьдесят лет прожили. Когда я учился, меня никто за клоуна не считал. Я выступаю, а все молчат. Я клоун-пародист, а номера, который я пародирую, нет, вот и не смешно. А она зашла на экзамен — и сидит ржет! Я ее потом встретил за кулисами, говорю: «Ты что так смеялась?» Она отвечает: «Слушай, ты очень смешной клоун, я такого не видела!» Она меня чувствует. Мы каждый день ссоримся, уже полвека. Но доходим до спальни, дверь открыли — и все, все забыли, стерли.

О Китае

Мы в Китай собрались, и вдруг говорят: нужно пункцию брать у кошки — вдруг вашу кошку кто-то съест? Для меня это дико. У нас в цирке так: кто работает с курами, не могут кур есть. Те, что с коровами, говядину не едят. Даже татары, которые на лошадях, они не могут конину есть. Не может он своего друга съесть! В общем, мы не поехали в Китай.

О загранице

Конечно, многие там остались. Олег Попов, Полунин — Славе нравится в Париже. Я не могу там жить, это надо иметь такой характер. Вчера по лесу шел, говорю жене: «Лена, какое счастье, что мы здесь!»

О Советском Союзе

Когда Союз развалился, я очень переживал, сейчас уже привык. Хорошо это или плохо, не могу сказать, я не настолько умный, чтобы оценивать такие вещи. Но я уверен, что через пять — десять лет все очень сильно поменяется. Когда чиновники говорят «Пусть макарошки кушают», значит, человеческий разум попал в тупик. Экономический, социологический, нравственный тупик.

Об Интернете

Интернет… Я живу в нем. Я не играю в игры, я работаю, пишу книги. Мне не хватает слова какого-нибудь — я в Интернет. Или новое слово там посмотррю. Например, креативное мышление — что это такое? Смотрю. Это, оказывается, смекалка. У меня и YouTube, и TikTok. Я все смотрю и свои видео записываю.

О Моргенштерне, татуировках и мате

У меня внук смотрит Моргенштерна. И все дети его смотрят. Я тоже посмотрел, меня чуть не вырвало! А ребенок — восемь лет, ему нравится. И меня это расстроило. Я понял, что упустил что-то в воспитании внука. Вот такое больное выскакивает… Татуировки я уже не трогаю. Когда женщина культурная начинает себе портить тело, я всегда вспоминаю отца. Он в армии написал на пальцах «Дима» и потом всегда этого стеснялся и заслонял рукой, никак не мог вытравить. Когда меня зовут в театр, а там со сцены начинают матом говорить… Я клоун, вырос в деревне, слышал мат, но, когда это со сцены, у меня дыхание перекрывается. Я не знаю, что сказать этому человеку. Он народный артист, он великий, знаменитый, но как у него поворачивается язык… Это может нечаянно выскочить, у русского человека такое может быть. Но для меня сцена — святое.

О машинах

То, чего я хотел, я всегда в итоге получал. Мечтал в детстве о велосипеде — и в конце концов получил его. В семидесятые мы мечтали о машине, хотя бы о «Запорожце». И купили. Даже «Волга» у нас была. Сейчас у меня «Лексус-470», ему двадцать лет, и он все как новенький. Я люблю эту машину. И еще «Тойота» у нас «двухсотая».

О деньгах

Театр дает возможность нам существовать: корм для кошек, зарплаты… Государство выделяет деньги на спектакли, но многое докупаем сами. Надо вовремя все покупать. Я живу в доме, который сейчас бы не смог купить, сколько ни гастролируй. А двадцать лет назад он стоил не так дорого. С 1974 года и до пандемии я все время был за границей на гастролях. Пять лет в Японии, в Америке пять лет. Можно было приехать, поменять деньги, купить квартиру.

О счастье

Да, я счастлив. Меня любят зрители, прихожу домой — дети обнимают. Меня любит жена. Меня любят животные. Дома шесть котят, из рук кормлю, удовольствие получаю. Когда живешь в любви, это счастье.

источник