Мы работали по адресу террориста-смертника. Мать и сестра давно его не видели, но тем не менее, их дом, как и дома ближайших родственников подлежали полному досмотру и обыску.

Был конец октября. Днем в Ингушетии в этот период еще жарко, но вечером, как только солнце уходит за горы, температура становится близкой к 0 градусов.

Сестре его было чуть больше 20 лет – довольно красивая, худенькая, я бы даже сказал – хрупкая девушка. Мать взяли с собой на досмотр двора, а ее пришлось эвакуировать на улицу. Фактически она вышла в том, в чем была дома. И зайти назад, чтобы взять что-то из теплого у нее не было возможности. Она пыталась укутаться в какую-то вязанную кофту, которая явно не могла согреть ее при такой погоде.

Моя позиция была за пределами двора, я не мог пойти в дом и вынести ей что-то из одежды. Но у меня всегда в это время года с собой в машине теплая зимняя куртка – неизвестно как будут разворачиваться события и сколько придется торчать на холоде. Я сходил, взял куртку и, несмотря на робкие протесты девушки, накинул куртку ей на плечи и застегнул молнию. Как только я отошел, проходящий мимо опер раздраженно буркнул мне:

– Жалостливый? А вот они бы тебя не пожалели…

Я не знаю, пожалели бы или нет. Его раздражение было понятно – в террористическом акте погибли наши коллеги. Но виновата ли девушка, что ее обезумевший брат стал убийцей? Я, собственно, не рассчитывал ни на ее жалость, ни на ее сострадание в случае чего. Я сделал это даже не ради нее. Чужие мучения никак не уменьшат твою боль и не успокоят скорбь. Тем более страдания человека непричастного.

Я знал, что девушке только предстоит узнать, что ее брат мертв. И что, покончив с собой, он отнял жизни нескольких незнакомых ему людей. И что обрек ее на на титул “сестра террориста-смертника”. Она скоро узнает – и тогда ее красивое лицо исказится гримасой ужаса и боли. Но это будет чуть позже. И я никак не мог повлиять на то, что случится. Все, что я мог сделать – согреть ее.

Не из чувства жалости. Просто нормальный человек не может безучастно смотреть на страдания тех, кто этого ничем не заслужил.

Мне жаль и еврейских детей, и палестинских, и украинских. Я ничего не могу с этой жалостью поделать, и не могу этого изменить. У меня нет выбора. Я родился русским, и обречен на то, чтобы жалеть невинных, щадить пленных и оставаться человеком. Если я отрекусь от этого, то перестану быть не только русским, но и утрачу все человеческое, что есть во мне.

Ненависть не останавливает насилие. Человек может смириться, если отнять у него деньги, кров, права, здоровье. Но отняв у него ребенка, вы лишите его самой возможности смирения и примирения. Возможно, даже убьете в нем человека. И тогда единственным мотивом продолжать свое существование у него будет месть и ненависть. Часто слепая и безумная.

И евреи, и палестинцы сейчас не решают конфликт. Они его разжигают и расширяют, вовлекая в него все новых и новых участников, ослепленных яростью, которая порождена невыносимой скорбью. Спасти их может лишь сострадание и жалость к близким врага.

Нелюди целенаправленно бьют по гражданским в Белгородской, Курской, Брянской и Воронежской областях. Нелюди убивают мирных евреев и палестинцев. И ликуют, глядя на тела жертв. У них нет национальности – национальность присуща людям. А эти утратили все человеческое.

Мы с вами не можем рассчитывать ни на чью жалость. И не надо на нее надеяться. Но мы сами не можем не жалеть и не сострадать. Потому что это то, что делает нас нами. Это то, что отличает нас от Запада, который любым жертвам готов громко и картинно сострадать, если это геополитески выгодно, и в упор не видеть другие жертвы. При ведении боевых действий жертв среди гражданских избежать очень трудно. Но мы никогда не будем выбирать их в качестве целей специально. Потому что мы не террористы, не израильтяне, не хохлы, не американцы, не англичане. Потому что мы – последние, кто стремится сохранить в себе человека.

Может быть, именно в этом наша миссия. Может быть. Но совершенно точно это одно из главных качеств, которое делает нас русскими.