Статья публикуется в рамках полемики, подводящей итоги деятельности Юрия Лужкова на посту мэра Москвы

Уход Юрия Лужкова — это знак конца целой эпохи. Точнее, эпоха закончилась уже давно. Лужков пережил, пересидел ее. Оставаясь последним символом и воплощением ее ценностей. Архаичным золотым зубом в фарфоровой челюсти современного РФ-управления.

Как ни странно, эпоха называется «девяностые годы XX века». Те самые лихие девяностые, которые были такими разнообразными и спрессованными одновременно, что по количеству важных событий, объему случившегося и историческому значению выходят далеко за рамки формального временного отрезка в 10 календарных лет.

Юрий Лужков воплощал два социальных типа, которые расцвели в девяностые и увяли в нулевые (первое десятилетие XXI века). Он оставался последним в правящей российской элите:

а) «крепким хозяйственником»;

б) региональным лидером.

Крепкие хозяйственники — это представители upper-middle-звена позднесоветской управленческой номенклатуры, объединившиеся на старте девяностых с «демократами первой волны» (еще один отмирающий социальный тип, к которому Лужков, конечно, никак не принадлежал) в деле ликвидации коммунистического режима. Режима, ставшего к тому времени очевидно неэффективным экономически. Опасаясь собственной непригодности к делам управления, «демократы первой волны» активно рекрутировали «крепких хозяйственников» на ключевые позиции в исполнительной власти. Хозяйственники вполне принимали новую власть и не плакали по погибшему СССР, но — их важная отличительная черта — пытались интегрировать остаточную советскую социальную инфраструктуру в капиталистическую реальность. Лужковская Москва — яркий пример такой политики.