Книга-дневник, книга преждевременных мемуаров, книга — коллаж из газетных статей, беглых репортажей, заявлений, политических программ… Контрапунктом проходит скоропортящаяся “нетленка”: похабная love story, околофилософские пересуды и т.д., и т.п. Где кончается литература, а начинается черно-белый фильм, в котором участники какого-то непрерывного митинга размахивают флагами и показывают толпе несуществующие стигматы? Вопрос во всех отношениях таинственный…

Далее по пунктам:

1. Известный, в чем-то даже модный писатель Эдуард Лимонов вернулся в Россию, чтобы осуществить национальную революцию… Кажется, так?

І “… в самом конце восьмидесятых беспокойство вновь овладевает мною. Беспокойные ветры с Востока, с родной Итаки, обжигают мою душу и воображение, и Афина или Дьявол шепчут мне в ухо: “Там великолепные возможности для героя. Ты же можешь!”

2.Национал-большевистская партия (НБП), созданная “Эдичкой”, — организация экстремистская, в чем-то даже левая, ориентирующаяся на молодых “пассионарных” людей: как бы интеллектуалов, как бы хулиганов, как бы непримиримых борцов с… буржуазией?… миром обывателей?

І “… я противоположен миру тусклых обывательских квартир, где поколения несвежих шелушащихся личностей рождаются, стареют и умирают в трусости, тупости и тоске...”

3. Эдичка Лимонов считает себя Героем (недвусмысленные ссылки на Че Гевару и Беовулфа), победителем (будущим победителем) Драконов и прочих ненавистных Истории чудищ. Отсюда: Лимонов — 100% мужчина, любящий войну, риск, запах казарм, крепкие рукопожатия, сентиментальное милитаристское хвастовство за бутылкой водки (бутылка стоит, видимо, на цинковом гробу). И где у поэта сорок первого года — “и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую” — символ ужаса, там у модного писателя обычная (то есть единственно возможная) мужская суть: Сербская Крайина, Приднестровье и прочее, прочее, “Мои войны”, — так говорит Лимонов.

І “ Война — празднична. Празднична, как атмосфера гигантского спортивного мероприятия на открытом воздухе, на случайном, часто не подходящем пейзаже. Мужики-солдаты улыбаются друг другу, шутят, хохочут, крепко ругаются матом, если ситуация трудная. Но нет этой молчаливой грусти, которая заполнила большие города Европы, России, Америки.”

4. Человек он, конечно, симпатичный и стихотворец талантливый, иногда просто потрясающий (в тексте цитируются стихи), и солдат стойкий, и политический деятель бескомпромиссный, и любовник замечательный. Ну что тут скажешь? Браво!

І “Я представляю, как ты идешь на своих высоких ногах, и высоко вверху трутся друг о друга черные губы твоей страстной щели. И моя бедная голова замыкается, она горит, из нее идет дым паленого мяса. Я ли прожил с тобой тринадцать лет и никогда не насытился тобой — мрачной, страстной, безумной и безжалостной стервой? Я ли?

Будут выборы. Я должен думать о выборах”.

5. И, наконец, Лимонов называет себя фашистом (“только фашистом сойду я в могилу”), причем (насколько я понял) итальянским, “первоначальным”, антигерманского образца (хотя ссылается частенько на Гитлера). Скорее так — модный писатель считает себя “русским фашистом”. Правильно? По-моему, так и есть. Возражения? У меня никаких (вернее, почти никаких): зачем спорить? Вон выдающийся поэт Арсений Несмелов, и тот исповедовал “русский фашизм”. Я недоумеваю, мне грустно. Но не мое это дело — вникать в терминологию.

І “Хайль!” да, смерть!”

Я вытягиваю руку в римском приветствии и гордо щелкаю каблуками армейских русских сапог. Да, я фашист, аристократ, случайное совпадение, одна из многих комбинаций аминокислот — редкое животное.

Фашизм — религия трагических одиночек”.

6. Книжка читается легко. Хронику событий (выборы, взрывы, митинги) пробегаешь глазами, смакуешь сексуальные “откровенные сцены”, спускаешься вместе с мнительным автором в глубину собственного подсознания (или некоего ОБЩЕГО) и удивляешься совпадениям.

Далее по главкам:

Что такое Герой по-лимоновски?

І “Мне уготована смерть Героя, а не случайной жертвы или обманувшегося любовника...”

І “… душа у меня несомненно солдатская. И запах казармы пьянит меня как отвергнутого любовника духи любимой женщины.”

Герой — это тот, кто никогда не достигает цели. Он бежит почета и материальных благ — едет в Боливию, убивает Мирбаха, странствует в поисках Святого Грааля.

Герой — это вечный ребенок. Лимонов — это вечный ребенок, недоигравший в детстве в пластмассовых “индейцев” и “ковбойцев”. Его “фашизм” — имитация. Что-то типа дворовых малолетних развлечений времен “Семнадцати мгновений весны”: “Ты будешь Мюллером, а я — Борманом”. Так в чем же проблема? А вот в чем.

Вечный ребенок опасен. Его уродливый инфантилизм разрушителен. Его капризные выходки, как правило, оборачиваются кровью. Его единственный путь — насилие, а милитаристские побрякушки — обязательный атрибут.

Самое страшное заключается в том, что наш Герой готов превратить всю страну, весь мир в свою игровую территорию. Ну что поделаешь — нежный возраст, индейская раскраска, пресловутый максимализм, искренняя глупость.

І “Героизм и состоит в том, что, не моясь, уже месяц будет в воскресенье, пашем эту провинцию потом, работой, недосыпом, словом, горлом. Я весь чешусь, искусаны комарами ноги. Я — нацбол. Гнусные советские голоса по теле. Тьфу. Фашист 54 лет. На самом деле я поседевший парень. Грязный, в вонючей черной рубашке, пыльных брюках и грязных мокрых башмаках, лоснящемся от грязи пиджаке с надорванными карманами”.

І “… “герой” — безнадежный, красивый, как цветок орхидеи в снегах. Суперстранный и суперстрашный. Я вырезан ножом, строго определен, я предсказуем. Мои линии ясны, мои принципы тверды, я — завершенная вещь. Я тот же в России, что был в Америке, и тот же, что во Франции. Страны приспосабливаются под меня, а не я под них”.

Как спастись от пожилых, недоигравших в “войнушку” “детей”-монстров? Не знаю, не знаю. В этом случае я — пессимист: по-моему, спасения нет. Перезрелые ребятишки выходят на сцену: полевые командиры, воспитанные на Гойго Митиче, партизаны в зеленых повязках, смотревшие когда-то в советских кинотеатрах “Фантомаса” и “Зорро”.

Левый марш

Пишу рецензию под аккомпанемент телевизора: взрыв на Манежной, листовка “революционных писателей”, арест члена сатанинской организации “Черный дракон”. Повеяло чем-то “родным”: шестьдесят восьмым годом, парижскими баррикадами, “Красными бригадами”, дьяволопоклонником Мэнсоном (упоминается Лимоновым как борец с Америкой), Маркузе и т.д.

Ровно тридцать лет исполнилось Вудстокскому фестивалю (три дня любви, музыки, мира). Молодежь, как и тогда, предпочитает аксессуары хиппи: фенечки, клеши, рюкзаки и прочее. Актуальна “The End” допотопного Моррисона, злободневна фраза постаревшего Годара из “Имя Кармен”: “Власть захватили машины. Они производят бессмысленные блага от пластикового стаканчика до атомной бомбы. Атомная бомба и пластиковый стаканчик не нужны человеку”.

Россия напоминает маркесовское Макондо, в котором лютуют транснациональные корпорации и бродят по улицам бесчисленные Полковники.

Популярная среди подростков группа “Сплин” манипулирует “контркультурными” образами, Егор Летов (прошлый сподвижник, товарищ Эдички) артикулирует под грязные “нонконформистские” гитары: “Пой, революция...” Все возвращается на круги своя, все как всегда свалено в одну кучу.

І “Вот что о партии пишут враги:

Газета “Русский телеграф” от 24 декабря, статья “Время нацболов”: “Они (нацболы) дают своим адептам полную картину мира, чувство принадлежности, образ врага, спасают от заброшенности и бесцельности существования, от ненужной свободы. Национал-большевизм наряду (и чаще всего, одновременно) с героином, галлюциногенными грибами, рейвом, плеером и пирсингом стал частью молодежной контркультуры. Авангардно-хулиганская эстетика Лимонова терпима к сексуальным вариациям, психоделике, любым экстремальным формам проведения досуга. В кителях бундесвера, в тяжелых подкованных башмаках, с Селином, Кастанедой или Эзрой Паундом под мышкой, нацболы шагают по коридорам модных университетов”.

Лимонову за пятьдесят… Типичный “папик” окружает себя “продвинутой” молодежью, проповедуя тотальное насилие и своеобразное “геройство”. Он просто пишет очередную книгу, смешивая эпохи (тут и средневековые тамплиеры, и товарищ Че), делая из реальных парней и девушек фантомных персонажей, выдумывая “нацию”, “народ”, “страну”, как выдумывает какой-нибудь фэнтезийный халтурщик “параллельный мир”, населенный гоблинами и колдунами.

“Подлинная реальность — я, я — творец и демиург, а вы — только мои создания”, — мог бы сказать модный литератор с трибуны очередного митинга, поправляя свои очки, в которых все как в калейдоскопе: разноцветные стеклышки, треугольники и квадраты.

І “Одет я крайне просто: потертая куртка американского полицейского, унаследованная от некогда жившего в квартире, которую я снимаю, художника Роберта, отечественные высокие ботинки на шнурках, подаренные на день рождения “большим белым человеком”, юношей Данилой Дубшиным, черные линялые джинсы, подаренные питерским нацболом, бывшим афганцем, Сашей Мальцевым, кожаный пиджак, его мне никто не подарил, я купил его в Париже на барахолке за 40 франков. На голове у меня лыжная черная вязаная шапочка. Прическа у меня как у полковника на обложке книги Хемингуэя “За рекой, в тени деревьев” издательства “Пингвин”.

“Окруженный толпою
черных мальчиков”

Жизнь героя — античная трагедия, когда уйти со сцены невозможно, а happy end исключен.

Постепенно автор становится собственным персонажем, попадая в переплет своей жестокой книги. Его окружают (и преследуют) чисто литературные призраки: убийцы в масках, отравительницы, благородные разбойники. Немецкие романтики были бы в восторге!

Мир “героя” составлен из классических осколков: декорации Роб-Грие (“Проект революции в Нью-Йорке”), где-то в тумане виднеется австро-венгерский замок, а “черные мальчики” из “Похождения мудаков” занимаются партийной работой: развозят по стране газету “Лимонка”, обклеивают листками подъезды и дисциплинированно маршируют на демонстрациях.

Жизнь “героя” — рукотворный Ад. Все — вымысел, все — игра, все — беллетристика. Даже смерть. Кто это “умер”? Викинг? Ариец? Эпический психопат? Шут? Ах, наш бедный Йорик навсегда остался фигляром. А скольких людей он изобразил! Сколько профессий: был когда-то поэтом, был прозаиком, убивал на войне врагов и орал в матюгальник, когда перевоплощался в национал-большевистского вождя. Но кто же “умер” теперь? Или они “умирали” отдельно друг от друга?

Далее я цитирую так называемое “Завещание”:

І “Я ненавижу могилу, эту мерзкую яму и сырость, и не хочу, чтобы останки мои превратились в слякотную жижу, пищу червей. Солнечный человек, я требую от моих последователей, наследников и товарищей по партии ни в коем случае не предавать тело земле, но при любых обстоятельствах моей смерти совершить следующую церемонию. На возвышенном берегу русской реки (предпочтительнее Волга), но если умру в далекой земле, годится любая река, текущая в море или в большую реку, к рассвету приготовить мощный погребальный костер из стволов сосен и других деревьев. Возложить на него мои останки вместе с оружием и при первых лучах солнца зажечь погребальный костер…

… На месте погребального костра перед тем может быть принесена человеческая жертва — пленный враг”.

Все — вымысел, все — игра, все — беллетристика. Душевная болезнь Эдуарда Лимонова — слишком простой ответ. Ответ домохозяйки, ответ упитанного чиновника. Все-таки перед нами художник, а не какой-нибудь хрен с горы, помешанный на газетах и телевидении. Доказательства? Вот они (цитирую стихотворение):

Но я гляжу внимательно и жду,
Когда-нибудь, в каком-нибудь году
Она вдруг отрезвеет и поймёт,
И ужаснётся её сладкий рот,
И закричит те нужные слова:
“Твоя любовь права! права! права!
А я больна была и всё убила.
Прости меня!” —
и сдёрнет маску рыла…

Апофеоз

Э. Лимонов на полном серьезе планирует вооруженное восстание. “Севастополь станет нашей Сьерра-Маэстрой”, — заклинает он. Лавры товарища Че и неистового Фиделя не дают ему покоя.

І “Прежде всего саму вспышку восстания следует вынести за пределы России.

І С наступлением летнего сезона отпусков в Крым устремились под видом отдыхающих члены радикальных партий России.

І Оружие немедленно раздается как своим, так и просто энергичной молодежи. Если захвачено много оружия, то часть его можно будет просто раздать на ялтинских и феодосийских пляжах молодежи с русскими паспортами. Это создаст дополнительные очаги напряженности в Крыму, и, даже если это оружие попадет не совсем в те руки, в которые хотелось бы, это не страшно и будет лишь издержкой восстания.

І Следует понимать, что возникновение конфликта между русским населением и украинскими оккупационными войсками не есть самоцель, а лишь неизбежно необходимый первый этап вооруженного восстания, целью смены власти в Москве.

І Так что Крым, и только Крым. И только Севастополь.”

Игра? Вымысел? Беллетристика. Так где же граница между литературой и документальным фильмом?

В Греции были “черные полковники”, у нас, кажется, будут “черные писатели” (Дугин — философ и сочинитель книжек — один из вождей НБП). Ну что ж, по крайней мере, для нашей страны это новость. Посмотрим, полюбопытствуем: “физики” (экономисты, юристы и проч.) окончательно уходят в тень, а безумные “лирики” выходят на первые роли — фантасты (вспомним Хаббарда), поэты (Неруда? Эзра Паунд?), традиционные романисты (Кнут Гамсун?). Но ведь это — ирония, стеб…

Лимонова действительно жаль: или попадет он в психбольницу, или сдадут его молодые коллеги из НБП в Дом престарелых, где он попытается поднять мятеж и будет бит тяжелыми стариковскими палками (в некотором смысле наш Герой своеобразный современный Дон Кихот).

Такова партийная жизнь. Да что там говорить, жизнь вообще: повсюду ветряные мельницы, а в любой пещере злобный трехглавый дракон. Рыцари Круглого Стола устраивают пресс-конференцию, а над Камелотом вьется тяжелая черная гарь.

И скоро Город превратится в пепелище.

Леонид Шевченко